Ermal Meta – Mi salvi chi può
Смотрю на себя в зеркало, оттуда – припухшие, покрасневшие глаза, в которых – ничего. Пустота. Не осталось эмоций после того, как я их все выстрадала, из души слезами вытянула, за одну, за две недели, выплакала и осталась в тишине. Ровно стучит сердце, метрономом отмеряя оставшиеся мне мгновения.
who can save me? (who can?)
Глупо как-то перечислять причины почему, составлять бездушный список и анализировать его, расставляя приоритеты и вычисляя вероятности. К тому же, я не лицемерна. Причина у меня всего одна – я сама.
Впрочем, началось все с мелочи – с квартиры. Квартиры, слишком большой для меня одной (пусть и недостаточно большой, чтобы вместить всех моих демонов), квартиры, за которую я не могла больше позволить себе платить. Но в последнюю неделю я едва ли думала о таких вещах как деньги, ползая с работы и на работу только по инерции, и чтобы не смотреть весь день на белый потолок, вспоминая, вспоминая, вспоминая. Чтобы отрешиться немного от мыслей, жадными птицами бесконечно мечущимися у меня в голове, впиваясь железными когтями в любую слабость, вскрывая старые, давно забытые и зажившие раны, заставляя меня снова переживать самые темные, самые болезненные мгновения. На работе форменный костюм официанта превращал меня в другого человека, и можно было перестать быть собой, выдохнуть на несколько часов, сосредотачивая мысли только на задачах перед собой и не думая, не успевая подумать ни о чем больше.
В зеркале – слегка усталая девушка с кругами под глазами, но с кем не бывает, наверное, просто гуляла где-то до поздней ночи. Никто и не догадается, что завтра меня выселяют за неуплату, а я не могу заставить себя ни собрать вещи, ни найти новое место, ни сделать хоть что-нибудь помимо ежедневной рутины, которая лопнула порванной струной две недели назад, когда ты хлопнул дверью, унося с собой два чемодана и – я хотела бы сказать «мое сердце», но боюсь в это время оно кровавыми ошметками валялось на полу отброшенной в сторону надоевшей игрушкой. Как просто, оказывается, собрать десять лет жизни в два чемодана и уйти куда-то в ночь, надеясь на лучшую жизнь, на новое начало и новую весну. Но не для меня, нет. Я словно застряла в той бесконечной ночи, в которой ты меня оставил, по спирали спускаясь вниз, вниз, все дальше во мглу, туда, где давно поселились терзающие меня чудовища, вечные сомнения, неуверенность, страхи и боль. И если раньше ты отгонял их одной улыбкой, лучом фонаря, разрезающего черноту, то теперь я осталась с ними наедине. Ты не знал, что так будет, верно? Ты не понимал, насколько за эти десять лет я доверилась тебе, привыкла не бояться падать в пустоту, зная, что меня всегда поймают родные руки. Ты не знал, что я научилась любить себя только через твою любовь. Ты и не думал, что, потеряв ее, я потеряю опору, что больше не удержусь на краю сама. Легкий порыв ветра – и я уже лечу. Вверх. Потом вниз.
a shower of darkness,
it poisons the sun inside you
Протираю лезвие твоим дорогим виски, я все равно не пью его. Пыталась, в первый вечер, но вместо блаженного забвения получила только тошноту и слезы. И ни боль, ни пробирающий до костей холод одиночества никуда не ушли, и кажется именно тогда я поняла, что не умею жить одна. Что мне просто не хватит сил.
affection dies of starvation
Когда я позвонила домой, охрипшая от слез и едва способная связать два слова, мама сказала, что я виновата сама. И что от хорошей жизни мужик от тебя к мужику не уйдет. Конечно, она уже все знала – в нашем небольшом городке сплетни всегда разлетаются вспыхнувшим пожаром, обрастая пикантными искрами деталей, затуманивая дымом глаза даже тем, кто когда-то был моими друзьями и родными. Мысль о том, чтобы вернуться домой, зализать раны, задохнулась в этом дыму едва успев родиться, и я молча повесила трубку, сжимаясь в клубок на чересчур большой кровати, словно пытаясь исчезнуть совсем. Скрутиться в одну черную дыру страданий и боли, пожирающую саму себя, закрыться, забраться в угол, чтобы не мешать никому жить и быть счастливым. Я знаю, знаю, что я сама во всем виновата, прости, мама, что на какое-то мгновение надеялась, что ты скажешь иначе.
На работе путаю заказы, забываю улыбаться высохшими губами без следа косметики, забываю, что красные от недосыпа глаза не так-то просто скрыть. Я словно в тумане, делаю шаги наугад, и каждый раз ошибаюсь. Кажется, я просто не та, кто делает что-то правильно, кто решительно поднимает голову и идет дальше с улыбкой на губах, невзирая на то, как больно колючки впиваются в сердце. Кажется, я сломалась от первого же удара судьбы, и даже если кто-то возьмет меня сейчас осторожно за руку, выведет из тумана, показывая верный путь, я все равно рано или поздно сорвусь с него. Потому что это я. Я не изменюсь.
На работе администратор ресторана запрещает мне выходить на сцену, и правильно, потому что голос срывается даже при разговоре, потому что, когда я пою, я погружаюсь в музыку всей душой, а сейчас мне просто не хватит сердца, чтобы сыграть фальшивую боль, и не хватит смелости, чтобы показать настоящую. Это не самое приятное зрелище. Многие превращают боль во вдохновение, рождают из страданий стихи и поэмы, вытягивают из души больные мелодии вместо рыданий, но я слишком бесполезна, чтобы сделать что-то хорошее из своей темноты. Она пожирает меня изо дня в день, а я позволяю, потому что не умею бороться одна. Глупо, так глупо зависеть от кого-то целиком и полностью, но я не могла жить по-другому, не могла жить без тебя, а теперь просто… не могу жить.
who can save me?
because alone it hurts.
Лезвие холодом ложится на кожу, я прикрываю глаза. Можно тянуть сколько угодно, хоть до утра, но что от этого изменится? Я – точно нет. Так мне будет проще, так всем будет проще. Рука дрожит, когда я вжимаю острый край в себя, такой острый, что кожа расходится по швам незаметно, лопается, словно переспелый фрукт, и из небольшого разреза появляются первые алые капли. Быстро катятся по руке, быстро, слишком быстро собираются в лужу у моих ног, которые вдруг подгибаются, и я неловко падаю на кафельный пол туалета, сжимая лезвие так, что режу ладонь. Будто во сне продлеваю разрез, веду кровавую полосу дальше, ниже, и от этого вдруг становится неожиданно больно, так больно, что я невольно вскрикиваю вслух и зажмуриваюсь, но никто не услышит, никто не придет, никто не обнимет за плечи и не зажмет рану руками, я одна, совсем одна. Болью накрывает с головой, я задыхаюсь и не могу всплыть, барахтаюсь, и на глаза наворачиваются слезы – разве не этого я хотела? Этого. Привязать к ногам камень, броситься в омут и не вернуться, чтобы голоса в голове и наяву затихли, чтобы никто больше не назвал меня бесполезной и бестолковой, потому что я и так это знаю, спасибо, да, я такая и есть. Спустя столько лет я наконец-то нашла в себе смелость признать это. Признать, что как бы ты ни вел меня все это время под руку, старательно защищая от моих собственных кошмаров и тех, что создавала нам жизнь, как бы ты ни старался, я так и осталась тем камнем, что затянет на дно и тебя.
Не хочу этого. Хочу, чтобы тебе было хорошо. Открываю глаза, кровь так быстро вытекает из небольшого, едва ли от запястья до половины локтя, пореза, что становится дурно. Страшно. Сердце вдруг заходится от ужаса, бьется так быстро, словно вот-вот разорвется от напряжения, вытечет кровавой массой через порез, расплывется по полу тонким слоем. Больно, больно, страшно, закрываю глаза – и темнота. Я должна быть спокойна, должна лежать в ванне с умиротворенным выражением лица, с осознанием того, что теперь все будет хорошо, что теперь наконец я сумела сделать что-то правильно, готовая встретить свой конец с улыбкой на губах, обреченная и красивая. Но вместо этого я сжимаюсь в клубок на полу, корчась от боли и дрожа от холода, и умирать вдруг страшно. Лезвие в скользкой от крови руке дрожит и выпадает из пальцев, шлепается об пол с мерзким звоном, и сверху сразу падают новые кровавые капли, по руке вниз струится кровь, а я смотрю на нее, вместо умиротворения и волшебного чувства полета ощущая только панику и отчаяние. Пальцы дергаются обратно к лезвию, разрезать вторую руку, чтобы быстрее уже, чтобы не сидеть на холодном полу час, два, жалея себя, дрожа от слез и ненавидя себя за слабость, которая даже собственную смерть помешала правильно довести до конца. Но нет, я не могу подобрать его, не могу снова нажать, разрезая кожу, разрезая собственную плоть, не могу, не могу, не хочу, пожалуйста, пусть уже все прекратится!.. и пусть не будет так больно. Не могу, не надо. Как ребенок, сжимаюсь в клубок.
Мысли путаются. Вода надо мной смыкается, но я все еще смотрю вверх, на солнце, просвечивающее сквозь поверхность, на то, как лучи играют в водяной ряби, и легкие надрываются без воздуха, но вдохнуть воду – слишком страшно. Это конец, я знаю. Этого я хотела. Так почему же так страшно, так хочется перестать вяло погружаться и выплыть обратно, к свету, к теплу, к дыханию и весне, которая когда-нибудь придет? Кусаю губы, возвращая притупившуюся было боль. Вдыхаю. Выдыхаю. Обматываю левую руку полотенцем, которое мгновенно становится алым. Паника. Паника вышибает из меня оставшийся воздух, но выталкивает на поверхность, заставляет подняться на дрожащих ногах, опереться здоровой рукой о стену, чтобы не поскользнуться в луже крови, о боже, сколько ее, откуда столько, неужели это все… моя. Страшно, как же страшно. Но нет, я не могу, не хочу умирать в одиночестве. На полу нашей пустой квартиры. Глупо, что я это поняла только сейчас.
Из зеркала смотрит искаженное лицо, совсем не мое. Кричу, наконец-то кричу от боли и от страха, спустя столько дней молчания, когда я зажевывала слезы и стоны подушкой, опускала глаза на работе и только качала головой, когда спрашивали все ли в порядке. У меня больше не все в порядке. Крик отдается в тишине темной, пустой квартиры, телефон где-то далеко под кроватью, мне ведь уже две недели никто не звонит, не спрашивает теплым голосом, как дела. Дверь ближе. Цепляясь руками за стены, доползаю до двери, открываю – я не запирала ее даже, нажимаю на звонок в соседней квартире и падаю на лестничной клетке, прижимая к груди изрезанную руку и пряча лицо.
Страшно. Так страшно.
even infinity has everything except an
end
just like yourself
[/float] Устало тру шею и ставлю кружку с остывшим, недопитым кофе на небольшой кофейный столик у кресла. Это именно та статья, которую мне нужно сдавать через два дня, она через чур заумная, наполненная всякими психологическими терминами и теориями. Рыжий, огромный кот Марио пристроился в моих ногах, укрытых мягкий персиковым пледом, он едва слышно сопит и временами помуркивает. Так обычно и проходят мои вечера, с чашкой кофе, котом и ноутбуком. В свои двадцать четыре года я не могла подумать, что мои вечера будут проходить так. Но деваться было некуда, я знала на что иду, когда поступала на факультет психологии. Что бы быть отличным, тем более, семейным психологом, мне нужно постоянно повышать квалификацию путем написания статей, посещения семинаров и чтением литературы. В принципе это было не в новинку и не в напряг, я хотела учиться чему-то новому, удивлять своих клиентов какими-то новыми способами борьбы с одиночеством, расставанием либо разводом. Чем больше спасённых семей, тем лучше. 
